Сергей Трахименок - Детектив на исходе века [ Российский триллер. Игры капризной дамы]

Ознакомительная версия.

На улице Федя вытащил записную книжку и записал адрес прокуратуры. Номера телефона Юнаков ему так и не сообщил, скорее всего, следователь не хотел, чтобы дотошный свидетель беспокоил его.

Постояв немного в тени здания прокуратуры, Федя натянул на голову кепочку и пошел на пляж.

Купрейчик, его лечащий врач, был психиатром, хотя и возглавлял в Каминске отделение неврозов. Отделение занимало двухэтажный особняк в центре города, до революции принадлежащий купцу первой гильдии Егорову. С той поры особняк мало изменился внешне, те же каменные узоры над окнами, те же капитальные каменные ворота, и только каменная кладка на них «Егоровъ» завешена доской с названием «Каминская больница — отделение неврозов».

По поводу этого названия у Купрейчика были постоянные споры с главным бухгалтером больницы, тот время от времени пытался срезать персоналу отделения надбавки за вредные условия и дополнительный отпуск, мотивируя это тем, что отделение, судя по вывеске, неврологическое, а не психиатрическое.

— Меняйте вывеску, — говорил главбух, — иначе с меня КРУ[27] штаны снимет.

— Черт с ними, со штанами, — отвечал Купрейчик, — зато люди будут приходить к нам и лечиться без страха, что на них будут показывать пальцем после стационарного лечения.

Такие разговоры проходили в кабинете главного врача каминской больницы Виктора Витальевича или просто Витальича. Витальич не забыл те времена, когда сам «был» врачом, а не заведующим больничным хозяйством, и брал сторону Купрейчика. На это главбух говорил:

— Дело ваше, вам и отвечать. — И покидал кабинет, оставляя нападки на вывеску до следующей ревизии.

В марте, когда снег чернеет, слеживается, и дворникам приходится больше работать ломом, чем лопатой, к «крейсеру» подъехала «скорая», из которой выбрался несколько потяжелевший за последние два года Виктор Витальевич. Витальич с места в карьер предложил Внучеку полечиться у нового специалиста, что появился в Каминске недавно, год назад.

Специалист раньше работал в Н-ске, но что-то там не заладилось у него с женой. Он бросил все и приехал в Каминск, так как знал Витальича еще с институтских времен.

— Врач он от Бога, — говорил Витальич, — это чудо, что его заполучил Каминск. Надо пройти у него обследование, и все твои болезни, если они есть, конечно, как рукой снимет.

Так Федя познакомился с Купрейчиком, который, как и Витальич, был чуть старше его. Купрейчик взял его в отделение, лечил, а по выписке предостерегал от резкой смены окружения, климата, места жительства. Все это он, как и Мишка, называл неблагоприятными факторами, с которыми неокрепшая после лечения психика Феди могла не справиться.

Федя шел по олеандровой аллее, стараясь не выходить на солнце, которое в больших дозах тоже неблагоприятный фактор, и думал, что, влезая не в свое дело, он подвергается воздействию еще одного фактора, который может разрушить все, что с таким трудом наживуливали Витальич и его институтский друг.

Людей на пляже было не много. Федя выбрал место в тени бетонного бона, расстелил на гальке полотенце и лег на него.

С характерным шорохом накатывались на прибрежную гальку волны, в неразборчивый гул сливались голоса взрослых отдыхающих, в такт набегающим волнам визжали дети, приятная прохлада вливала в тело спокойствие и лень, не давая взбодриться и обмозговать беседу с Юнаковым.

Он несколько раз пытался заставить себя вспомнить отдельные детали разговора, но мысли не слушались его и текли в другую сторону, с юга — в центр России, где находился старый сибирский город Каминск, в котором, если верить Максиму Горькому, жили самые жирные купцы, ездившие на масленицу пьянствовать в саму Москву на лошадях.

В отделение «неврозов» его привел Витальич, не поленился, выделил час своего времени.

Сестра, встретившая их в приемном покое, сказала, что заведующий будет через несколько минут, и повела их в кабинет, который размещался на втором этаже. Дорогу к нему преграждали три солидные купеческие двери, сестра открывала их специальным ключом.

— Как в вагоне… проводники, — пошутил Витальич, чтобы загладить возможное неприятное ощущение, которое возникает у людей, попадающих в помещение за многими замками.

— Да, — согласился Федя, но у него возникли другие ассоциации, и вовсе не с Н-ской психушкой, где он лежал два года назад. Ту больницу он помнил плохо, в ней он не ходил по отделениям и палатам и не знал, каким образом открываются двери. Ему вспомнился следственный изолятор, в котором он с начмилом и командиром батальона охраны готовился освобождать заложников.

В отделении «неврозов», как и в следственном изоляторе, был особый запах лекарств вперемежку с запахами кухни и человеческих выделений. Букет этот создавал ощущение тяжелого и даже липкого воздуха, какой всегда бывает в помещениях, изолированных от нормального мира. Почему в таких заведениях одинаковый воздух? Может быть, это воздух неволи?

Сестра открыла дверь в кабинет заведующего, но они не вошли, потому что Витальич сказал:

— А вот и сам хозяин. — И указал в сторону коридора, по которому навстречу им шел худой мужчина, «явно косящий под Чехова», если брать во внимание его бородку. Однако сходство полностью разрушалось тем, что вместо пенсне на его носу сидели большие роговые очки — непременный атрибут физиков, спорящих с лириками в семидесятых годах.

В кабинет Федя вошел первым. Витальич и завотделением на правах хозяев задержались в коридоре.

«Ни хрена себе, отделение неврозов», — подумал он, увидев решетки на окнах.

Витальич перехватил этот взгляд и сказал, успокаивая:

— Это предосторожность. Бывают ошибки в диагнозе, и в отделение попадают психические больные. Но ты к ним не относишься…

Конечно, и отделение, и заведующий ему не понравились. Отделение — тюрьма, а заведующий — типичный психиатр, то есть человек, который после пяти лет работы по специальности мало чем отличается от своих пациентов.

Потом врачи заговорили на латыни, и Витальич перевел ему, что заведующий рекомендует сделать полное обследование, поставить диагноз, а уж потом говорить о лечении.

— Так что ты располагайся здесь, обследуйся, а уж лечиться тебе потом или нет, решишь сам, понял?

— Угу, — ответил Федя. Он давно понял, что все это — игра. Его водили за нос и с отделением, чтобы не шокировать, и с обследованием, но игра эта не вызывала в нем резкого протеста, поскольку напоминала ложь близких людей во благо его, и он решил им подыграть.

— Хорошо, — сказал он, — я остаюсь, но только на обследование.

— Да, да, — в один голос подтвердили Купрейчик и Виктор Витальевич, — сейчас не то время, чтобы ради койко-дней держать кого-либо в стационарах, а потом ты сам решишь, лечиться тебе или нет… Может, случится так, что и лечиться необходимости не будет.

А Витальич добавил:

— Заведующий у нас крупный специалист, и нам повезло, что его занесло к нам, в глубинку. Только у нас такое бывает, когда на периферии оказываются лучшие специалисты, чем в области. Правда, благодарить за это мы должны не столько начальство, сколько его бывшую жену.

Витальич говорил так, как говорят о близких людях, завязывая в один узел Внучека и Купрейчика. Завязывая одной болью, от которой ни один, ни второй не могли излечиться…

Палата, где его разместили, была на двоих и считалась блатной. Но таковой она называлась не только потому, что в ней размещали людей, близких к городскому начальству и лечившихся от алкогольного психоза, но и потому, что это была единственная палата, где имелась дверь. Правда, она открывалась внутрь и не имела ни крючков, ни ручек.

А потом наступила больничная рутина, которая, наверное, одинакова во всех отделениях, независимо от того, есть ли решетки на их окнах или нет. Днями — анализы, обследования, обходы, вечерами — предложения находящихся на лечении алкоголиков сыграть в карты или пропустить по маленькой и заглядывания в палату с дверью больничного имбецила Женечки. Женечка восемь месяцев в году помогал банщикам в торбане и называл себя «простынщиком», видимо, от когда-то услышанного — пространщика. Остальное время он лежал в отделении у Купрейчика: два месяца весной, два — осенью.

Женечка был достопримечательностью отделения. Он единственный, кого запомнил Внучек. Да и трудно было его не запомнить, когда он по нескольку раз за вечер открывал двери палаты, заглядывал внутрь и произносил голосом кастрата одну и ту же фразу:

— А тут у нас кто?

После каждого обследования Купрейчик звал Федю в кабинет, показывал мудреные графики, энцефалограммы, приглашал принять участие в их осмыслении и говорил:

— Ты сам должен осознать свое состояние, ты — сам себе врач.

На десятый день пребывания Феди в отделении заведующий пригласил его в очередной раз. На столе лежала синяя папка.

Ознакомительная версия.